Часть 12. Второй приезд.
May. 14th, 2011 01:01 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
ovaleevaПродолжение "Истории любви"
Последние дни августа прошли в суете – помощь по дому, подготовка к школе. Пока что-то делаешь – становится легче. Хотя при любой возможности я уходила к себе в комнату, в основном приходилось изображать, что все нормально. Я боялась вопросов родителей, но они вроде не замечали моих страданий. По крайне мере не говорили ничего такого. Да и что бы я ответила? Мучительно возвращаться к обычной жизни – а куда денешься? Было ощущение, будто я слетала в космос, а теперь вернулась, и все никак не привыкну заново к земной силе притяжения.
Каждый день с утра я перебирала свои сокровища, вспоминала все. Подушка почти утратила свои чудесные свойства – как я ни принюхивалась, было ясно, что этот трофей уже бесполезен. Я читала Бунина, которого мне открыл Юра. «Темные аллеи», «Легкое дыхание» - читала, и будто продолжались наши беседы. Снова и снова прокручивала все и ругала себя, почему не сказала того или иного – пока он был здесь. Я по минутам вспоминала наши путешествия, пытаясь продлить хоть немного еще этот неожиданный праздник. И отгоняла мысли о том, что через пару дней надо будет идти в школу. Начинался последний школьный год.
Конечно, послав письмо, выдохнув в него свои переживания – я даже и ответа почти не ждала. Сказка кончилась, ясно. Надо как-то жить. И вдруг…
Нет, такого просто быть не может! Юра приезжает опять. На ту самую конференцию, на которую его приглашали в заповеднике экологи. Остановится теперь уже в гостинице, в самой Алма-Ате, но к нам обязательно заедет.
Вот теперь-то и стало страшно – ведь он уже наверняка получил письмо! Что скажет? Что подумает?
1 сентября, цветы, одноклассники, шумные мальчики наши, похорошевшие за лето девочки, учителя – все это как в тумане. Одна только мысль – как все будет?
Вечером приехал Юра. Я старалась не выдавать волнения, конечно, и только пыталась понять по его поведению – что с моим письмом? Как он это воспринял? И ничего не понимала. Вел он себя так, будто ничего не произошло. Дружелюбно, мило – но…
Привез слайды, которые мы наснимали за время поездки, стал показывать, что получилось – мама только восхищалась и все приговаривала, что, мол, хорошая девочка у них с папой вышла. Я же смотрела с удивлением – не ожидала, что все это будет настолько красиво, «по-настоящему» - я же «маленькая»…
И конечно речь зашла о продолжении. Может удастся хоть раз выехать – куда-нибудь в сторону пустыни, чтобы найти красивые барханы. Дней мало, и школа. Но решили, что завтра же Юра с мамой придут в школу – и «от имени писателя» попросят, чтобы меня на субботу отпустили. Вечером пятницы уже можно выехать тогда и вернуться к вечеру воскресенья.
Мне во все это просто не верилось. И то, что никак не удавалось нам поговорить наедине – усугубляло волнение. Завтра, завтра, завтра…
Поскольку идти в школу с утра – нас с братом отправили спать, но спать, конечно, я не могла.
Как же не хотелось идти с утра на уроки! Но что поделаешь... Зато, когда мама с Юрой пришли в школу, все одноклассники так удивились, стали спрашивать - а что я скажу? Конечно, я не могла сказать правды, но в глубине души было даже забавно - им даже в голову не могло бы прийти такое. Я что-то сказала про книги, что писатель, как-то отболталась... Отпустили из школы без проблем...
И вот мы быстро собрались, погрузились на папин мотоцикл и выехали.
На ходу, в пути, конечно, не поговоришь, да еще сидя в коляске - я только изредка смотрела снизу на Юру и думала. С одной стороны, он никак не среагировал на мое письмо, а с другой - приехал, надарил своих книг, привез слайды показать, теперь вот едем, чтобы продолжать съемки, и Юли теперь нет.
Ехали мы почти наугад, выбрав направление в сторону пустыни, где должны быть песчаные барханы и решили больше спрашивать у местных и внимательно смотреть по сторонам. Настроение у всех отличное - едем в путешествие, пусть небольшое, но интересное - найдем ли барханы? В очередной раз остановившись поузнавать, заодно купили шикарный арбуз...
Пока все то, что видно вокруг - на барханы похоже не было. Степь да степь, холмистая, бугристая, но по-осеннему ароматная. Уже вечерело и мы стали присматривать место для ночевки. По обе стороны от дороги все было одинаково открыто - ни кустика, ни деревца, потому решили просто съехать с дороги подальше и там остановиться. Съехали, стали высматривать место поровнее для стоянки, и вдруг увидели среди бугров два идеально плоских пятна такыра - пыльной потрескавшейся земли. Одно, что побольше - прямо для палатки! А на втором мотоцикл поставить. А между ними очень удобный промежуток для костра. Темнеет быстро, так что первым делом занялись палаткой, дружно, быстро, колышки как-то странно пружинили, но вроде все стоит... Рядом с палаткой положила арбуз. Мотоцикл решили так и оставить на бугре, занялись костром и ужином.
Степь благоухает, над нами уже сплошь все усыпано звездами! Красота! В котелке заварили чай - я сняла его с костра и ищу куда пристроить, дно у него выпуклое, вечная проблема... Подвинула арбуз, а под ним ямка как раз - очень удобно, туда и поставила пока...
Вечер у костра, в степи, теплый ветерок, аромат душистый, звезды, папа с Юрой что-то обсуждают, а я сижу и наслаждаюсь - вот же оно счастье! Ну даже если письмо мое оказалось не к месту, ну и что? Вот же, мы тут, все вместе, и без угрюмой Юльки... Завтра едем искать барханы, будет съемка... Где-то далеко осталась школа, привычная жизнь... Как во сне...
- Ну, где там наш чай?
Я потянулась за котелком и не смогла его оторвать от земли.
- Крутани...
Крутанула. Ничего себе... Ко дну прилипло что-то черное... Ого... Так это...
Оказалось, что эти два пятна - не что иное, как вылитый кем-то когда-то гудрон, припорошеный слоем песка и пыли. Горячий котелок прилип сразу... Вот почему от арбуза ямка осталась... Хорошо, что мотоцикл остался наверху! И что костер развели в промежутке. Вот так да! Приключение.
Конечно, забеспокоились о палатке - но теперь уж чего, попробуем так оставить, а там видно будет... И вскоре уже это казалось смешным, стали шутить даже...
Время позднее, пора и укладываться... Папа лег с одного края, я с другого, а посередине Юра. На гудроне оказалось очень тепло и комфортно - не жестко. Все еще в веселом настроении даже запели:
- Степь да степь кругом... путь далек лежит. Там в степи глухой... Влип в гудрон мужик!
Пожелали друг другу спокойной ночи, в надежде, что глубоко не влипнем...
Потом папа уснул, а я...
Тут вот начинается в памяти туман. Так сильно, видимо, переживала, что восстановить последовательно просто невозможно... Помню только, что дождавшись, пока папа уснет - спросила все же, что же с моим письмом? И тут-то выяснилось - что он его еще просто НЕ ПОЛУЧИЛ! И тут у меня хлынули слезы - я-то себе столько уже надумала и передумала! А все так просто! И он спросил - что же там было, и я стала пересказывать тут же... И меня накрыло горячей волной...
Здесь я решила просто вставить отрывок из его рукописи про эту ночь...
"Наконец поочереди забираемся в палатку: первым Петр, затем я и только последней Машенька, она тотчас ложится рядом не с Петром, а со мной, слева от меня. Я, таким образом, в середине, Петр справа. Он как-то далеко, а Юльки с ее холодным напряженным вниманием нет. И Машенька вдруг садится в полной тьме палатки и стаскивает через голову свою рубашку, оказывается совершенно обнаженной по пояс. Потом спокойно опускается рядом… Сердце у меня колотится так, что мне неловко – я боюсь, что оба они услышат, и я лежу, вытянувшись, вытянув руки по швам, стараясь унять сумасшедшее сердцебиение. Маша тоже лежит неподвижно, мы оба, не сговариваясь, ждем, когда уснет Петр. Тянутся тягучие какие-то, словно гудрон, минуты, и вот дыхание Петра стало ровным, а вот уже он - по своему обычаю, - слегка застонал и начал невнятно жаловаться во сне. Я тотчас осторожно просунул левую руку под Машенькину голову – она слегка приподняла ее, чтобы мне было удобней, - а правую очень медленно, следя за тем, чтобы сердце не выпрыгнуло из груди, опустил на ее грудь. Она вздрогнула тотчас, слегка вскрикнула, затрепетала вся, и тогда я слегка приподнялся и принялся целовать и грудь ее, ловя языком маленькие соски, и детские губы, но не долго, потому что она, тихонько дрожа, заплакала и начала что-то быстро шепотом говорить.
Я не понял сначала – не читал ведь пока что ее письма, не знал о нем, - но вот смысл ее быстрой, взволнованной исповеди стал доходить. Я лег, не убирая рук с трепещущего ее тела, и слушал, и у меня тоже наворачивались на глаза слезы, и я только успевал вставлять – «И я… Да, и я, я тоже…». Сбиваясь, задыхаясь, плача, смеясь, она шепотом скороговоркой рассказывала, как жила эти дни, как плакала и не могла забыть, как благодарна мне, хотя ей тяжело – ну все как в письме, которое я читал потом. Милый мой, прекрасный, любимый ребенок. Если бы не было рядом отца! Нам ведь нужно было вести себя сдержанно, сдержанно, она это понимала, и я в этот момент даже гордился ею оттого, что она это понимала, я чувствовал. Это не была истерика, она владела собой при всем при этом, и я ею гордился. Она просто росла в моих глазах, эта чудесная девочка, я слушал ее и смотрел перед собой широко распахнутыми глазами в совершенно густой черный и душный мрак палатки и думал: Господи, за что мне это? Спасибо, Господи… Потом, когда она слегка успокоилась, я покрепче обнял ее левой рукой и сказав – «Спокойно, милая, спокойно, моя хорошая, я хочу только дотронуться, ничего не бойся…» – осторожно просунул правую руку под резинку ее спортивных штанов и быстро, легко, бережно достиг горячих, нежнейших, совершенно мокреньких, скользких лепестков, отчего она вскрикнула, изогнулась, вздрогнула несколько раз – наверное, у нее был пик, - и зарыдала. Я убрал руку… Наконец, она успокоилась, и тогда я взял ее послушную ручку и на миг приложил сверху к себе, к своему пылающему, раскаленному, чуть ли не звенящему от напряжения факелу – поверх тренировочных все-таки. И сказал:
- Вот, видишь. И так всегда, когда думаю о тебе. Я хочу, чтобы ты это знала. Так всегда для тебя. Расти скорее.
Стесняясь все-таки, она осторожно убрала руку. А я подумал, что это было как бы наше венчание.
И настало утро. Мы с Машенькой вели себя, как ни в чем не бывало – я так и не знаю, слышал ли тогда что-нибудь Петр, но в любом случае был искренне и в высшей степени благодарен: думаю, что он все же не мог не слышать, но ни словом, ни взглядом не осудил.
Мы решили не искать места для фотографии здесь, а сразу после завтрака поехали дальше, ведь у нас цель: барханы. "
Утром я встала без тени сомнений, счастливая, наполненная чем-то совершенно новым... Было хорошо и светло на душе... Мне тогда конечно было все такое впервые - и после, много после, когда я уже могла осознать это все, я была благодарна и Юре и судьбе, что все произошло именно так - уважительно, не переходя опасной грани, но и без лицемерия... А тогда я просто восприняла все как должное и растворилась в ощущении нашей удивительной соединенности...
Нам удалось не влипнуть в гудрон - сняв палатку, увидели три углубления от наших тел, выспались на этом теплом матрасе на славу...
Барханы мы искали долго - колесили по рисовым чекам, спрашивали местных, встречали барханы сплошь поросшие кустиками и травой, или истоптанные баранами, все поражались - что пустыня, это оказывается вовсе не песок сплошь, а даже наоборот. Но ближе к вечеру - мы все-таки их нашли! Настоящие, с волнистыми следами от ветра... Начали съемку - и снимали пока солнце совсем не скрылось...
Это была как другая жизнь... Совсем другие ощущения - будто я дитя пустыни, и живу здесь, и каждая травинка родная, и всякие ящерки идут ко мне на руки спокойно... То, что Юра фотографирует - было как-то далеко, он никак не направлял особо, а скорее наблюдал со стороны... Сначала говорил конечно - что еще хочется снять и как, а потом я будто погружалась в свое, отрешенное состояние...
С утра продолжили - и меня поражало только одно. Всегда, когда кто-то мне что-то говорил, просил сделать - я испытывала вначале протест, и редко следовала сказанному... А тут - на любые просьбы - встать здесь, пробежаться там, пойти дальше - я реагировала совсем иначе... И даже спросила вслух - то ли его, то ли себя: "И почему я так тебе подчиняюсь?" И сама подумала в ответ - что он не просит меня делать то, что мне не нравится, у нас СОВПАДАЮТ мысли и желания - потому так легко...
Не могу удержаться от еще одной цитаты:
"Это была, собственно, не съемка, а оккультная медитация. Мы прибыли к барханам к вечеру, и первые снимки были в золотистом закатном свете – небо все еще голубое, а песок золотой, и она, золотая, идет или по моей просьбе бежит по песку… Потом она сидела на бархане – сначала бронзовом, а потом огненно-красном в лучах низкого солнца – и пересыпала сухой песок из руки в руку, а волосы и брови ее были угольно-черны – как и аккуратный треугольничек между согнутыми коленками, - а глаза искрились, и кожа была темно-оранжевой – индианка, дикарка, аборигенка, дитя этих песков, - и я вдруг ощутил ее и себя вне времени, мы словно были в пустом бесконечном пространстве, а кроме нас – никого… Что-то именно такое потом я не раз видел во сне.
Но солнце неудержимо садилось, и решили главное отложить на утро и день, а сейчас нужно было расставлять палатку.
Эта и следующая ночь тоже как-то изгладились в памяти – я потом не раз видел подобное в своих снах, и теперь не могу даже точно понять, что было на самом деле, а что во сне. Помню, что поднял ее рано утром, когда солнце только еще всходило, и опять в природе было только золотое и голубое, а она бегала по бархану по моей просьбе – загорелая амазонка с развевающимися на ветру волосами – или пласталась на песке – живая плоть на безжизненной сухой поверхности планеты. К нам прибежала маленькая агама – и она взяла ее, сажала на свое плечо, на грудь, на бедро. И похожее на дракончика пустынное существо застывало в недоумении, словно в доисторическом крошечном мозгу его брезжило вдруг ощущение: мы одной крови, ты и я…"
А потом мы ехали домой - я всю дорогу держала его за руку. И хотелось, чтобы вот так и все и продолжалось... Но сказка неумолимо заканчивалась...
Дальше произошло банальное, глупое, и наверное, закономерное...
На следующий день, после школы, мы хотели сделать съемку с котом - в моей комнате. Утром я пошла на уроки, а после уроков - возник какой-то конфликт в классе, в центре которого оказалась я. Сложные были взаимоотношения у меня с одноклассниками, да и вообще все было как-то сложно... В общем, из школы я пришла гораздо позже. И когда вошла в дом - увидела рассерженное лицо. И растерялась - что делать теперь? Я ведь... И тут еще вспомнилось, что мама обещала "прийти пораньше"... Я совсем сникла - потому что страшно испугалась, что если мы сейчас начнем съемку - и придет мама, и вдруг скажет что-то... что нарушит... Когда мы приехали из пустыни, она встретила нас криком, что-то высказывала отцу... Это было странно, хотя, конечно, понятно: ей обидно - мы ездим, наслаждаемся природой, а она тут вкалывает, штукатурит стены...
Я боялась ее слов... Мы часто ссорились к тому времени, и мне было невыносимо думать даже - что и как она могла сказать в порыве. И как было бы просто - подойти к Юре и вот так все и высказать - но тут была не пустыня, тут все было иначе и меня просто сковало, я не могла произнести ни слова... И конечно, ждала от него чего-то... Но он обиженный ушел...
Что происходит? Как это все поправить? Я понятия не имела. Все у меня неправильно всегда...
Потом пришла мама, и на самом деле раньше обычного, потом и папа, и Юра вернулся. Вечер прошел в разговорах, говорили о том, что было бы здорово еще застать "золотую осень", какие можно было бы сделать съемки. Я конечно больше молчала - понимала, что виновата, но не очень понимала в чем... И главное - как это преодолеть...
Это там - в горах, в пустыне - было легко быть собой и следовать своим чувствам. Когда были только он и я - и у нас все так совпадало... А здесь: родители, школа, всякие обстоятельства - никому, в общем не нужно, чтобы ты был собой. Чьи-то мысли о том, что тебе должно делать, что нужно - словно веревочки, которые ты даже не всегда осознаешь - ведь и правда, наверное, надо...
И мне было дико обидно - за эти бездарно пропавшие часы - когда мы могли бы еще быть вместе, но я не могла преодолеть своих страхов, его обиды - которую даже не очень понимала, ждала, что он что-то скажет... Это все горело во мне, все вдруг стало так сложно... Может быть именно это - заставило меня после учиться быть собой при любых обстоятельствах, а для того - найти себя, понять себя... Я считала это самым главным заданием своим.
Конечно, как-то все же мне что-то удалось тогда сказать и Юра на прощание обнял меня, по-настоящему, "по-взрослому" - поцеловал, и сказал: "Как жаль, что ты еще маленькая!"
- Но ведь я вырасту! - ответила я.
- Расти быстрее, - улыбнулся он в ответ.
И вроде спало напряжение мое. И когда мы поехали провожать - я снова держала его за руку всю дорогу. И потом долго не хотела уезжать из аэропорта...
Но самолет взлетел... Ничего не оставалось - как возвращаться домой.
Последние дни августа прошли в суете – помощь по дому, подготовка к школе. Пока что-то делаешь – становится легче. Хотя при любой возможности я уходила к себе в комнату, в основном приходилось изображать, что все нормально. Я боялась вопросов родителей, но они вроде не замечали моих страданий. По крайне мере не говорили ничего такого. Да и что бы я ответила? Мучительно возвращаться к обычной жизни – а куда денешься? Было ощущение, будто я слетала в космос, а теперь вернулась, и все никак не привыкну заново к земной силе притяжения.
Каждый день с утра я перебирала свои сокровища, вспоминала все. Подушка почти утратила свои чудесные свойства – как я ни принюхивалась, было ясно, что этот трофей уже бесполезен. Я читала Бунина, которого мне открыл Юра. «Темные аллеи», «Легкое дыхание» - читала, и будто продолжались наши беседы. Снова и снова прокручивала все и ругала себя, почему не сказала того или иного – пока он был здесь. Я по минутам вспоминала наши путешествия, пытаясь продлить хоть немного еще этот неожиданный праздник. И отгоняла мысли о том, что через пару дней надо будет идти в школу. Начинался последний школьный год.
Конечно, послав письмо, выдохнув в него свои переживания – я даже и ответа почти не ждала. Сказка кончилась, ясно. Надо как-то жить. И вдруг…
Нет, такого просто быть не может! Юра приезжает опять. На ту самую конференцию, на которую его приглашали в заповеднике экологи. Остановится теперь уже в гостинице, в самой Алма-Ате, но к нам обязательно заедет.
Вот теперь-то и стало страшно – ведь он уже наверняка получил письмо! Что скажет? Что подумает?
1 сентября, цветы, одноклассники, шумные мальчики наши, похорошевшие за лето девочки, учителя – все это как в тумане. Одна только мысль – как все будет?
Вечером приехал Юра. Я старалась не выдавать волнения, конечно, и только пыталась понять по его поведению – что с моим письмом? Как он это воспринял? И ничего не понимала. Вел он себя так, будто ничего не произошло. Дружелюбно, мило – но…
Привез слайды, которые мы наснимали за время поездки, стал показывать, что получилось – мама только восхищалась и все приговаривала, что, мол, хорошая девочка у них с папой вышла. Я же смотрела с удивлением – не ожидала, что все это будет настолько красиво, «по-настоящему» - я же «маленькая»…
И конечно речь зашла о продолжении. Может удастся хоть раз выехать – куда-нибудь в сторону пустыни, чтобы найти красивые барханы. Дней мало, и школа. Но решили, что завтра же Юра с мамой придут в школу – и «от имени писателя» попросят, чтобы меня на субботу отпустили. Вечером пятницы уже можно выехать тогда и вернуться к вечеру воскресенья.
Мне во все это просто не верилось. И то, что никак не удавалось нам поговорить наедине – усугубляло волнение. Завтра, завтра, завтра…
Поскольку идти в школу с утра – нас с братом отправили спать, но спать, конечно, я не могла.
Как же не хотелось идти с утра на уроки! Но что поделаешь... Зато, когда мама с Юрой пришли в школу, все одноклассники так удивились, стали спрашивать - а что я скажу? Конечно, я не могла сказать правды, но в глубине души было даже забавно - им даже в голову не могло бы прийти такое. Я что-то сказала про книги, что писатель, как-то отболталась... Отпустили из школы без проблем...
И вот мы быстро собрались, погрузились на папин мотоцикл и выехали.
На ходу, в пути, конечно, не поговоришь, да еще сидя в коляске - я только изредка смотрела снизу на Юру и думала. С одной стороны, он никак не среагировал на мое письмо, а с другой - приехал, надарил своих книг, привез слайды показать, теперь вот едем, чтобы продолжать съемки, и Юли теперь нет.
Ехали мы почти наугад, выбрав направление в сторону пустыни, где должны быть песчаные барханы и решили больше спрашивать у местных и внимательно смотреть по сторонам. Настроение у всех отличное - едем в путешествие, пусть небольшое, но интересное - найдем ли барханы? В очередной раз остановившись поузнавать, заодно купили шикарный арбуз...
Пока все то, что видно вокруг - на барханы похоже не было. Степь да степь, холмистая, бугристая, но по-осеннему ароматная. Уже вечерело и мы стали присматривать место для ночевки. По обе стороны от дороги все было одинаково открыто - ни кустика, ни деревца, потому решили просто съехать с дороги подальше и там остановиться. Съехали, стали высматривать место поровнее для стоянки, и вдруг увидели среди бугров два идеально плоских пятна такыра - пыльной потрескавшейся земли. Одно, что побольше - прямо для палатки! А на втором мотоцикл поставить. А между ними очень удобный промежуток для костра. Темнеет быстро, так что первым делом занялись палаткой, дружно, быстро, колышки как-то странно пружинили, но вроде все стоит... Рядом с палаткой положила арбуз. Мотоцикл решили так и оставить на бугре, занялись костром и ужином.
Степь благоухает, над нами уже сплошь все усыпано звездами! Красота! В котелке заварили чай - я сняла его с костра и ищу куда пристроить, дно у него выпуклое, вечная проблема... Подвинула арбуз, а под ним ямка как раз - очень удобно, туда и поставила пока...
Вечер у костра, в степи, теплый ветерок, аромат душистый, звезды, папа с Юрой что-то обсуждают, а я сижу и наслаждаюсь - вот же оно счастье! Ну даже если письмо мое оказалось не к месту, ну и что? Вот же, мы тут, все вместе, и без угрюмой Юльки... Завтра едем искать барханы, будет съемка... Где-то далеко осталась школа, привычная жизнь... Как во сне...
- Ну, где там наш чай?
Я потянулась за котелком и не смогла его оторвать от земли.
- Крутани...
Крутанула. Ничего себе... Ко дну прилипло что-то черное... Ого... Так это...
Оказалось, что эти два пятна - не что иное, как вылитый кем-то когда-то гудрон, припорошеный слоем песка и пыли. Горячий котелок прилип сразу... Вот почему от арбуза ямка осталась... Хорошо, что мотоцикл остался наверху! И что костер развели в промежутке. Вот так да! Приключение.
Конечно, забеспокоились о палатке - но теперь уж чего, попробуем так оставить, а там видно будет... И вскоре уже это казалось смешным, стали шутить даже...
Время позднее, пора и укладываться... Папа лег с одного края, я с другого, а посередине Юра. На гудроне оказалось очень тепло и комфортно - не жестко. Все еще в веселом настроении даже запели:
- Степь да степь кругом... путь далек лежит. Там в степи глухой... Влип в гудрон мужик!
Пожелали друг другу спокойной ночи, в надежде, что глубоко не влипнем...
Потом папа уснул, а я...
Тут вот начинается в памяти туман. Так сильно, видимо, переживала, что восстановить последовательно просто невозможно... Помню только, что дождавшись, пока папа уснет - спросила все же, что же с моим письмом? И тут-то выяснилось - что он его еще просто НЕ ПОЛУЧИЛ! И тут у меня хлынули слезы - я-то себе столько уже надумала и передумала! А все так просто! И он спросил - что же там было, и я стала пересказывать тут же... И меня накрыло горячей волной...
Здесь я решила просто вставить отрывок из его рукописи про эту ночь...
"Наконец поочереди забираемся в палатку: первым Петр, затем я и только последней Машенька, она тотчас ложится рядом не с Петром, а со мной, слева от меня. Я, таким образом, в середине, Петр справа. Он как-то далеко, а Юльки с ее холодным напряженным вниманием нет. И Машенька вдруг садится в полной тьме палатки и стаскивает через голову свою рубашку, оказывается совершенно обнаженной по пояс. Потом спокойно опускается рядом… Сердце у меня колотится так, что мне неловко – я боюсь, что оба они услышат, и я лежу, вытянувшись, вытянув руки по швам, стараясь унять сумасшедшее сердцебиение. Маша тоже лежит неподвижно, мы оба, не сговариваясь, ждем, когда уснет Петр. Тянутся тягучие какие-то, словно гудрон, минуты, и вот дыхание Петра стало ровным, а вот уже он - по своему обычаю, - слегка застонал и начал невнятно жаловаться во сне. Я тотчас осторожно просунул левую руку под Машенькину голову – она слегка приподняла ее, чтобы мне было удобней, - а правую очень медленно, следя за тем, чтобы сердце не выпрыгнуло из груди, опустил на ее грудь. Она вздрогнула тотчас, слегка вскрикнула, затрепетала вся, и тогда я слегка приподнялся и принялся целовать и грудь ее, ловя языком маленькие соски, и детские губы, но не долго, потому что она, тихонько дрожа, заплакала и начала что-то быстро шепотом говорить.
Я не понял сначала – не читал ведь пока что ее письма, не знал о нем, - но вот смысл ее быстрой, взволнованной исповеди стал доходить. Я лег, не убирая рук с трепещущего ее тела, и слушал, и у меня тоже наворачивались на глаза слезы, и я только успевал вставлять – «И я… Да, и я, я тоже…». Сбиваясь, задыхаясь, плача, смеясь, она шепотом скороговоркой рассказывала, как жила эти дни, как плакала и не могла забыть, как благодарна мне, хотя ей тяжело – ну все как в письме, которое я читал потом. Милый мой, прекрасный, любимый ребенок. Если бы не было рядом отца! Нам ведь нужно было вести себя сдержанно, сдержанно, она это понимала, и я в этот момент даже гордился ею оттого, что она это понимала, я чувствовал. Это не была истерика, она владела собой при всем при этом, и я ею гордился. Она просто росла в моих глазах, эта чудесная девочка, я слушал ее и смотрел перед собой широко распахнутыми глазами в совершенно густой черный и душный мрак палатки и думал: Господи, за что мне это? Спасибо, Господи… Потом, когда она слегка успокоилась, я покрепче обнял ее левой рукой и сказав – «Спокойно, милая, спокойно, моя хорошая, я хочу только дотронуться, ничего не бойся…» – осторожно просунул правую руку под резинку ее спортивных штанов и быстро, легко, бережно достиг горячих, нежнейших, совершенно мокреньких, скользких лепестков, отчего она вскрикнула, изогнулась, вздрогнула несколько раз – наверное, у нее был пик, - и зарыдала. Я убрал руку… Наконец, она успокоилась, и тогда я взял ее послушную ручку и на миг приложил сверху к себе, к своему пылающему, раскаленному, чуть ли не звенящему от напряжения факелу – поверх тренировочных все-таки. И сказал:
- Вот, видишь. И так всегда, когда думаю о тебе. Я хочу, чтобы ты это знала. Так всегда для тебя. Расти скорее.
Стесняясь все-таки, она осторожно убрала руку. А я подумал, что это было как бы наше венчание.
И настало утро. Мы с Машенькой вели себя, как ни в чем не бывало – я так и не знаю, слышал ли тогда что-нибудь Петр, но в любом случае был искренне и в высшей степени благодарен: думаю, что он все же не мог не слышать, но ни словом, ни взглядом не осудил.
Мы решили не искать места для фотографии здесь, а сразу после завтрака поехали дальше, ведь у нас цель: барханы. "
Утром я встала без тени сомнений, счастливая, наполненная чем-то совершенно новым... Было хорошо и светло на душе... Мне тогда конечно было все такое впервые - и после, много после, когда я уже могла осознать это все, я была благодарна и Юре и судьбе, что все произошло именно так - уважительно, не переходя опасной грани, но и без лицемерия... А тогда я просто восприняла все как должное и растворилась в ощущении нашей удивительной соединенности...
Нам удалось не влипнуть в гудрон - сняв палатку, увидели три углубления от наших тел, выспались на этом теплом матрасе на славу...
Барханы мы искали долго - колесили по рисовым чекам, спрашивали местных, встречали барханы сплошь поросшие кустиками и травой, или истоптанные баранами, все поражались - что пустыня, это оказывается вовсе не песок сплошь, а даже наоборот. Но ближе к вечеру - мы все-таки их нашли! Настоящие, с волнистыми следами от ветра... Начали съемку - и снимали пока солнце совсем не скрылось...
Это была как другая жизнь... Совсем другие ощущения - будто я дитя пустыни, и живу здесь, и каждая травинка родная, и всякие ящерки идут ко мне на руки спокойно... То, что Юра фотографирует - было как-то далеко, он никак не направлял особо, а скорее наблюдал со стороны... Сначала говорил конечно - что еще хочется снять и как, а потом я будто погружалась в свое, отрешенное состояние...
С утра продолжили - и меня поражало только одно. Всегда, когда кто-то мне что-то говорил, просил сделать - я испытывала вначале протест, и редко следовала сказанному... А тут - на любые просьбы - встать здесь, пробежаться там, пойти дальше - я реагировала совсем иначе... И даже спросила вслух - то ли его, то ли себя: "И почему я так тебе подчиняюсь?" И сама подумала в ответ - что он не просит меня делать то, что мне не нравится, у нас СОВПАДАЮТ мысли и желания - потому так легко...
Не могу удержаться от еще одной цитаты:
"Это была, собственно, не съемка, а оккультная медитация. Мы прибыли к барханам к вечеру, и первые снимки были в золотистом закатном свете – небо все еще голубое, а песок золотой, и она, золотая, идет или по моей просьбе бежит по песку… Потом она сидела на бархане – сначала бронзовом, а потом огненно-красном в лучах низкого солнца – и пересыпала сухой песок из руки в руку, а волосы и брови ее были угольно-черны – как и аккуратный треугольничек между согнутыми коленками, - а глаза искрились, и кожа была темно-оранжевой – индианка, дикарка, аборигенка, дитя этих песков, - и я вдруг ощутил ее и себя вне времени, мы словно были в пустом бесконечном пространстве, а кроме нас – никого… Что-то именно такое потом я не раз видел во сне.
Но солнце неудержимо садилось, и решили главное отложить на утро и день, а сейчас нужно было расставлять палатку.
Эта и следующая ночь тоже как-то изгладились в памяти – я потом не раз видел подобное в своих снах, и теперь не могу даже точно понять, что было на самом деле, а что во сне. Помню, что поднял ее рано утром, когда солнце только еще всходило, и опять в природе было только золотое и голубое, а она бегала по бархану по моей просьбе – загорелая амазонка с развевающимися на ветру волосами – или пласталась на песке – живая плоть на безжизненной сухой поверхности планеты. К нам прибежала маленькая агама – и она взяла ее, сажала на свое плечо, на грудь, на бедро. И похожее на дракончика пустынное существо застывало в недоумении, словно в доисторическом крошечном мозгу его брезжило вдруг ощущение: мы одной крови, ты и я…"
А потом мы ехали домой - я всю дорогу держала его за руку. И хотелось, чтобы вот так и все и продолжалось... Но сказка неумолимо заканчивалась...
Дальше произошло банальное, глупое, и наверное, закономерное...
На следующий день, после школы, мы хотели сделать съемку с котом - в моей комнате. Утром я пошла на уроки, а после уроков - возник какой-то конфликт в классе, в центре которого оказалась я. Сложные были взаимоотношения у меня с одноклассниками, да и вообще все было как-то сложно... В общем, из школы я пришла гораздо позже. И когда вошла в дом - увидела рассерженное лицо. И растерялась - что делать теперь? Я ведь... И тут еще вспомнилось, что мама обещала "прийти пораньше"... Я совсем сникла - потому что страшно испугалась, что если мы сейчас начнем съемку - и придет мама, и вдруг скажет что-то... что нарушит... Когда мы приехали из пустыни, она встретила нас криком, что-то высказывала отцу... Это было странно, хотя, конечно, понятно: ей обидно - мы ездим, наслаждаемся природой, а она тут вкалывает, штукатурит стены...
Я боялась ее слов... Мы часто ссорились к тому времени, и мне было невыносимо думать даже - что и как она могла сказать в порыве. И как было бы просто - подойти к Юре и вот так все и высказать - но тут была не пустыня, тут все было иначе и меня просто сковало, я не могла произнести ни слова... И конечно, ждала от него чего-то... Но он обиженный ушел...
Что происходит? Как это все поправить? Я понятия не имела. Все у меня неправильно всегда...
Потом пришла мама, и на самом деле раньше обычного, потом и папа, и Юра вернулся. Вечер прошел в разговорах, говорили о том, что было бы здорово еще застать "золотую осень", какие можно было бы сделать съемки. Я конечно больше молчала - понимала, что виновата, но не очень понимала в чем... И главное - как это преодолеть...
Это там - в горах, в пустыне - было легко быть собой и следовать своим чувствам. Когда были только он и я - и у нас все так совпадало... А здесь: родители, школа, всякие обстоятельства - никому, в общем не нужно, чтобы ты был собой. Чьи-то мысли о том, что тебе должно делать, что нужно - словно веревочки, которые ты даже не всегда осознаешь - ведь и правда, наверное, надо...
И мне было дико обидно - за эти бездарно пропавшие часы - когда мы могли бы еще быть вместе, но я не могла преодолеть своих страхов, его обиды - которую даже не очень понимала, ждала, что он что-то скажет... Это все горело во мне, все вдруг стало так сложно... Может быть именно это - заставило меня после учиться быть собой при любых обстоятельствах, а для того - найти себя, понять себя... Я считала это самым главным заданием своим.
Конечно, как-то все же мне что-то удалось тогда сказать и Юра на прощание обнял меня, по-настоящему, "по-взрослому" - поцеловал, и сказал: "Как жаль, что ты еще маленькая!"
- Но ведь я вырасту! - ответила я.
- Расти быстрее, - улыбнулся он в ответ.
И вроде спало напряжение мое. И когда мы поехали провожать - я снова держала его за руку всю дорогу. И потом долго не хотела уезжать из аэропорта...
Но самолет взлетел... Ничего не оставалось - как возвращаться домой.
